27.04.2008

В конце 1980-х годов понятие «идеология» было подвергнуто остракизму. Причем в идеологии увидели не только средство манипулирования людьми, но и в более широком смысле – средство подавления духовности человека. Тогда казалось, что деидеологизация – главное условие возрождения духовной культуры. Но вот прошло почти два десятилетия после «освобождения» от идеологии, а состояние общественного сознания страны описывают не иначе как в терминах «морально-нравственный кризис», «потеря ценностных ориентиров», «нарастание бездуховности» и т.д. Значит, дело не в существовании идеологии, а в ее более сложной, чем представлялось, связи с духовностью, в нелинейном характере этой связи.

Человек живет в двух мира. Один – материальный, мир вещей. Другой — мир духовный, идеальный, виртуальный, творимый сознанием. Он построен из материалов реального мира, но по проектам человеческого воображения. Духовная деятельность – это создание виртуального мира, мира идей, отражающих надежды и разочарования, мечты и чаяния человека.

Условием духовности является содуховность, возможность диалога, обмена виртуальными образами. Для этого нужен общий язык – система символов. Такая система символов должна иметь общезначимый характер, иначе она не будет понимаема, не будет раскодирована. Нужен способ упаковки виртуальной реальности, духовности в понимаемые, декодируемые символы. Символы общепринятые, узнаваемые, разделяемые всем участниками духовного сотворчества.

Проблема в том, что каждый включенный в общество человек обладают неповторимой, уникальной духовной индивидуальностью. Поэтому в принципе невозможно создание системы ценностей, общей, одинаковой для всех людей в социуме. Человеческая субъективность никогда не совпадет даже с самой совершенной общей системой духовных ценностей. Значит, возможна только относительно общая мировоззренческая система. Люди конвенционально соглашаются принять эту систему за общую, хотя в духовной реальности последняя является мнимо- псевдо общей. Так возникает идеологическая условность, социальная мифология.

Также как любой язык огрубляет, останавливает мысль, идеология огрубляет, упрощает духовность. Она всегда несет элемент ложного, иллюзорного, воображаемого. Но именно это делает идеологию неизбежным спутником деятельности человеческого духа. Она ложна, но не лжива. В воображаемом, иллюзорном характере идеологических ценностей заключатся их сила, их возможности. Только благодаря этому удается консолидировать людей, объединить их на решение исторических задач. Любое общественное действие, не говоря уже о глубоких социальных перестройках, революциях возможно только под идеологическими, а значит частично иллюзорными лозунгами. Европейские революции XXVIII в. написали на своих знаменах лозунг: «Свобода! Равенство! Братство!». Обещанное «царство разума» так и не было построено, но объединенное вокруг этого лозунга «третье сословие» смело монархии, сословный строй. Возникло новое буржуазное общество. Позже Гегель назовет это явление «хитростью мирового разума». На поверхности люди стремятся к одним целям, а «невидимый крот истории» прокладывает дорогу совсем к другому. Люди достигают совсем иного, хотя столь же важного для общества. Точно так же Октябрьская революция в России осуществлялась под лозунгами построения справедливого общества. Реализовать эту цель, конечно, не удалось, но вдохновляемые идеями справедливости, решили другую исторически важную для России того времени задачу – модернизации страны и вывод ее в число развитых стран.

Опасность возникает тогда, когда идеология начинает использоваться не для решения общественных задач, а в своекорыстных партикулярных интересах. Тогда из системы общепризнанной ориентиров, из языка духовного обмена она превращается в хозяина над духовностью, диктующей ей свою волю. Так в сказке Шварца тень начинает управлять хозяином. Духовность, творимая всем обществом на языке идеологии, наполняющая ее своими соками, уходит из нее. Идеология становится бездуховной. Эта крайность была характерна для советской эпохи.

Другая крайность – утеря духовностью системы идеологических координат. Результат – распад духовности, лишенной идеологической формы, атомизация духовной жизни. Эта другая крайность стала характерна для постсоветской эпохи 1990-х годов. И это в условиях, когда стране предстояло совершить процесс сложной трансформации экономического и политического строя. Быстро выяснилось, что сделать это без консолидации, а значит, вне идеологии — невозможно. Поэтому необходимость создания новой идеологии встала на следующий же день после провозглашенного «отказа» от нее.

Первая попытка создания новой идеологии приходится уже на начало 90-х годов. Ее предприняла ориентированная на Запад либеральная интеллигенция, положившая в основу своей идеологии защиту прав человека. Сама по себе эта идея была воспринята обществом с большим интересом. Однако вскоре обозначилось расхождение в западном и российском понимании прав человека. Западная трактовка сводила права человека к узкому юридическому аспекту обеспечения политических прав, в российском менталитете права должны быть обеспечены, в первую очередь, как социально-экономические. Расхождение быстро превратилось в пропасть. Неспособность российских либералов предложить понятную обществу систему ценностей, помимо прочих, стало одной из причин, постепенного превращения либерального политического движения в маргинальное.

Вторая попытка создания идеологии приходится на середину 1990-х годов. На этот раз ее предприняла почвеннически – государственнически — настроенная часть интеллигенции, начавшая дискуссию о необходимости поиска государственной, национальной идеи в научных журналах. Поиск такой идеи, был позже назван В.Путинном национальной забавой, хотя и небесполезной.

Забава действительно оказалась небесполезна. Был проинвентаризирован весь арсенал идеологий, имевших хождение в общественном сознании, от монархических до социалистических. Но ни одна из них так не стала национальной идеологией, не стала частью народного сознания. Однако необходимость идеологии для общества была поставлена в повестку дня.

Первой серьезной заявкой на это в начале двухтысячных годов стала православная идеология. Нужно отдать должное Русской православной церкви. Она первой заявила о существовании в России собственной системы духовно-нравственных ценностей, ничуть не ущербной по сравнению с другими. Заявила об этом с высокой трибуны церковных соборов и устами первых иерархов. Причем впервые была поставлена под сомнение абсолютность понятия «свободы», составляющей фундамент западной системы ценностей. Свобода  справедливо трактовалась РПЦ не как самоцель, а лишь как средство достижения более значимых ценностей.

Однако попытки использовать православную идеологию в качестве общенациональной, государственной встретили непреодолимые трудности. Во-первых, претензия на роль государственной идеологии вместо помощи в индивидуальном спасении, — что человек ждет от религии,  наносит ущерб авторитету самой церкви. Именно эта претензия РПЦ на роль государственной идеологии в дореволюционной России привела к падению авторитета и церкви, и государства. Во-вторых, в многоконфессиональной стране предпочтение, отданное одной религии, станет источником не консолидации, а дополнительного раскола.

Таким образом, можно сказать, что в течение почти двух десятилетий в нашем обществе апробировались разные идеологические системы от социалистической и либеральной, до православной. В результате стало ясно, что, во-первых, речь должна идти не об одной идее – государственной, национальной – а именно об идеологии – целостной системе. Во-вторых, эта идеология не должна быть политизирована, то есть преследовать партикулярные интересы. В третьих, идеология не создается произвольно группами, например, интеллигенцией, а затем привносится в общество. Она должна соответствовать ожиданиям общественного сознания. Только в этом случае все общество будет эту идеологию разделять как свою, а не навязанную извне.

Сегодня мы можем без преувеличения говорить о рождении на наших глазах именно такой идеологии. Это – идеология патриотизма. Стремление гордиться своей страной является сегодня общим, разделяемым подавляющим большинством россиян. Главное здесь – избежать соблазна использовать патриотизм в узких политических целях. Именно так было сделано в годы советской власти, когда понятия Родина, патриотизм, народ, отягощались политическим образами вождей и руководящей партии.

Тем не менее, становление патриотического сознания и основанной на нем общенациональной идеологии процесс совсем не такой простой, как это может показаться. Главная угроза – это сохранение высокого уровня социальной дифференциации. Чем больше имущественное, социальное различие между людьми, тем меньше поле общего интереса. В стране, разделенной на две народа – народ богатый и народ бедный — трудно сформулировать идею общей Родины.

В свое время философ Михаил Лифшиц высказал мысль, что чем выше уровень расслоения в обществе, чем выше уровень социально-экономических противоречий, тем больше внимания уделяется идеологии. Он говорил это, изучая античную историю и мифологию, но этот вывод применим к любой эпохе и любым временам. Нам крайне нежелательно оказаться в ситуации, когда неспособность снизить реальные социально-экономические противоречия будут стремиться компенсировать наращиванием идеологической, воспитательной работы. Идеология в этом случае превращается в инструмент манипулирования сознанием, а патриотизм, по одному точному наблюдению, – в прибежище негодяев.

Но важно не просто поставить задачу снизить уровень социальных различий, важно определить, какими средствами решать эту задачу. Самое простое — поднять зарплату и увеличить пособия. Это важный путь, позволяющий снизить или ликвидировать бедность. Но он имеет оборотную строну. Государственный патернализм ведет к росту инфантилистских настроений у населения. Сегодня это существенная опасность. Система социальной поддержки не должна заблокировать формирование самодостаточного населения, ориентирующегося на собственные силы. Улучшение благосостояния и снижение социального неравенства должно быть  следствием не социальных подачек за счет нефтедолларов, а делом рук самих людей. Тогда и патриотизм у них будет подлинный, а не измеряться люмпенской меркой: люблю Родину настолько, насколько она снабжает меня благами.

Но каким важным бы не было решение экономических и социальных проблем, основу формирования единой системы национальных духовно-нравственных ориентиров, все-таки, составляет историческое сознание народа. Принятие истории государства и общества как истории общей, независимо от социальных и национальных различий. Но представление общности своей истории должно поддерживаться у граждан чувством гордости за отечественную историю. Эта история должна восприниматься ими как великая и героическая. Но здесь и встает проблема. Период после Октябрьской революции описывается как тоталитарный. Между тем, неприятные страницы есть в истории любой страны, но они трактуются как драматические, но не как позорные или черные. Они изучаются в тиши научных кабинетов, но внимание на них не акцентируется ни в учебном процессе, ни в публицистике.

Взятый два десятилетия назад курс на поиски некой «исторической правды» и бесконечного покаяния за свою историю, привел к полному идеологическому поражению. Все, что было сказано нами про себя в поисках пресловутой «правды», было обращено против нас. Отталкиваясь от нашей собственной трактовки очернения своей истории, зарубежные идеологи без труда девальвируют, например, и Победу советского народа в Отечественной войне. Если в СССР был тоталитарный режим, то, по определению, Красная Армия несла в Европу не освобождение, а рабство, которое, как ныне утверждают, например, в Прибалтике, было хуже нацистского. Японские официальные лица договорились до того, что объявили американскую ядерную бомбардировку своих городов благом, поскольку это спасло, якобы, от советской оккупации. Ответственность за войну, которую развязали западные страны, возлагается исключительно на Гитлера и Сталина. Эта пропаганда отнюдь не безобидна. Она преследует вполне конкретные цели: не только создать и поддерживать негативный образ России в мире, но главное, призывает к перманентному покаянию, что угнетающе действует на национальное сознание.

Нужно сказать, что если старшее поколение россиян с этим сценарием мирилось в течение этих двух десятилетий, то нынешние молодые люди, похоже, с такой оценкой своей истории не согласны. Они хотят видеть эту историю великой и героической. Если сегодня это не будет понято, и концепция истории не трансформируется, есть риск потерять доверие нынешнего поколения молодежи. Духовно-нравственные ориентиры российского общества, патриотические ценности должны опираться, в первую очередь, на новую позитивную концепцию отечественной истории, которую предстоит выработать конвенциональным путем.