Северный университет 2015 № 5 октябрь

Интервью

Среди современных отечественных историков и социологов существуют два диаметрально противоположных взгляда на роль Октябрьской революции 1917 г. С точки зрения одних авторов дореволюционная Россия предстает страной, вставшей на путь модернизации, с высокими темпами роста производства и уровня жизни. Причем парадоксальным образом причинами революции, с этой точки зрения, стали именно успехи модернизации. Демократические институты вместо центров консолидации общества превратились в средство «раскачивания лодки». Вторая концепция берет свое начало в работах советских историков, трактовавших дореволюционную Россию как страну, хотя и добившуюся к началу ХХ века определенных успехов в экономическом развитии, но по-прежнему отсталую, отягощенную феодальными пережитками, на которые накладывались новые противоречия капиталистического способа производства. Революция в таких условиях становилась неизбежной. Можно ли как-то примирить эти подходы?

Скажу больше, у историков даже появился термин «клиотерапия» — «излечение отечественной истории». Это связано с вполне объяснимым желанием покончить с представлением о «ненормальном» развитии страны, якобы фатально обреченной на революции. Отсюда и стремление описать предреволюционную социально-экономическую ситуацию в России почти исключительно в позитивном ключе. Однако это желание не должно противоречить фактам. Сторонники, так называемой, теории «прерванной модернизации» приводят, вроде бы, убедительные данные о росте национального дохода, об увеличении поденной заработной платы, о росте производства потребительских товаров и оборота внутренней торговли, об увеличении количества зерна, оставляемом крестьянами для собственного потребления, о росте вкладов населения и т.д. Тем не менее, недостатком дедукции, построенной на данных статистики, всегда оказывается возможная неполнота этих данных. Зафиксированный статистикой экономический рост может иметь не системный характер, а временный, определяемый конъюнктурой. Ведь известно, что несколько предвоенных лет были необыкновенно урожайными, а хлеб являлся главным предметом экспорта, что может вполне объяснять высокие статистические показатели экономического роста дореволюционной России. Аналогичным образом, мало что объясняет и большой объем производства и вывоза зерна, что вполне может иметь характер т.н. «голодного экспорта». Например, обогревает же сегодня Россия своим газом почти всю Европу, в то время как в ней самой деревни в десятке километров от областных центров Нечерноземья негазифицированы.

Получается, что окончательного ответа на вопрос была ли революция неизбежна, так и нет?

Прошлое нужно не только объяснять с помощью статистики и фактов, но и стараться понять его. В свое время, М.Вебер предложил даже такой термин – «понимающая социология».

Но насколько современный человек может понять вжиться в события почти вековой давности?

Попробуем применить прием «обратной проекции». Говорят, нужно изучать прошлое, чтобы понять настоящее, но оказалось, что верно и обратное – переживание перипетий жизни современной России, дает нам возможность именно понимать, что происходило в ней тогда — в предреволюционные годы. И здесь прием «обратной проекции» без труда обнаруживает сходство двух пореформенных периодов. Это касается и судеб реформ, с их последующим откатом и разочарованием в них общества, и эволюции политических институтов, с превращением парламента и местного самоуправления в орудия исполнительной власти, и разгула коррупции и т.д. Наконец, и в том, и в другом случае одинаково решался вопрос о собственности: тогда крестьяне не получили землю, и в новейшее время в результате приватизации подавляющая часть граждан собственность также не обрела.

Но главное, аллюзии с современностью в какой-то мере дают возможность лучше понять судьбу дореволюционной модернизации. Сегодня в России, казалось бы, есть все необходимые условия для реализации модернизационного проекта: политическая воля руководства, централизованная система управления, огромные природные и людские ресурсы. Однако на этом фоне технологическое отставание от развитых стран увеличивается, а рост ВВП, если и происходит, то только за счет продажи сырья. Но ведь в реальности модернизация и не являлась смыслом начавшихся в 1990-х годах реформ. Их настоящей целью являлась приватизация государственной собственности, а модернизация была вторичным, побочным продуктом.

Аналогичным образом, предпосылкой реформы 1861 г. явилась не забота о процветании государства и нации, не стыд за сохранение крепостнического рабства, а снижение доходов русских помещиков от импорта зерна в силу появления на европейском рынке дешевого хлеба из Австралии и Северной Америки. Реформа призвана была компенсировать эти потери за счет выкупных платежей и интенсификации производства путем социальной дифференциации села. В модернизации же, как таковой, в дореволюционной России не было необходимости. Страна являлась частью мировой экономической системы, поставляя в Европу сельскохозяйственные продукты, дающие государству и помещикам вполне достаточную прибыль безо всяких рисков и затрат технологического перевооружения.

В современной России, по крайней мере, до недавнего времени место вывоза зерна занимал экспорт нефти и газа, позволяя так же получать максимум прибыли при минимуме затрат. Соответственно, как и раньше, у бизнеса для участия в модернизации нет стимулов, а у населения — необходимых ресурсов.

Сторонники концепции «прерванной модернизации» говорят, что тогда в 1917 г. у общества просто не хватило терпения дождаться результатов реформ …

Здесь следует сказать об отношении к модернизации российской интеллигенции – и дореволюционной, и современной. Как выяснилось, в обоих случаях она оказалась склонна связывать успехи модернизации исключительно со становлением демократических институтов. Объективно, для самой интеллигенции этого, действительно, вполне достаточно. Но насколько морально оправданным является представление о своем интересе, как о всеобщем? Ведь при этом остальному населению предлагается терпеть и ждать (нести тяготы реформ, воевать «до победного конца» и пр.). С точки зрения творцов дореволюционной реформы, в России, действительно, тогда все было в порядке: казна богатела, рубль укреплялся, даже институты демократии появились. Вот только никто не мог дать ответ: что делать с миллионами людей, лишившихся социальной перспективы? Видимо, пресловутые двадцать лет, которые просил Столыпин, и предназначались для того, чтобы они куда-нибудь «рассосались». Разве не очевидно было, что эта масса станет питательной средой для любой революционной идеологии? Вариативен был только выбор этой идеологии. Тогда ею стал марксизм, но с таким же успехом революция могла пройти под знаменами крестьянского социализма, русского национализма и т.д.

И это делало революцию неизбежной?

Революция или переворот – это лишь заключительный акт драмы. Ему предшествует абсолютное падение авторитета власти, потеря управляемости и полный хаос в стране. Так, в России к февралю 1917 г. этот хаос был в самом разгаре: железные дороги остановились, города оказались на грани голода. В повестке дня независимо от того, кто бы ни пришел к власти, стояла экспроприация хлеба у крестьянства и жестокое подавление бандитизма и сепаратизма. Поверить, что в этих условиях у страны был шанс на демократию и модернизацию, который якобы отобрала революция, — для этого нужна уже не «клиотерапия», а настоящая «клиолоботомия». Пресловутого выбора, по какому пути пойдет Россия, — по демократическому или диктаторскому, — после Февраля уже не было. Выбор был лишь в том, кто именно установит диктатуру и остановит хаос – Керенский, Корнилов или большевики. Что, кстати, соответствовало и тогдашнему общеевропейскому послевоенному тренду, поскольку подобные режимы в течение ближайших лет были установлены почти во всех европейских странах.

Но, все-таки, революция действительно прервала модернизацию тогдашней России?

Установление большевистской диктатуры в России никоим образом не прерывало модернизацию, поскольку прерывать было уже нечего. Изначально, имея слабый импульс в виде лишь желания «верхов», не подкрепленного ни объективной потребностью, ни широкой социальной базой, она уже давно была свернута (примерно, к окончанию столыпинских реформ). О том, что модернизация завершилась неудачей, свидетельствует абсолютная военно-техническая неготовность страны ни к войне с Японией, ни к Первой мировой.Революция 1917 г. лишь авторитарным путем выводила страну из хаоса, в который она погрузилась, в том числе и по причине «особого пути» модернизации, прихотливо соединившего ее «элитный» социально-экономический характер с политической демократизацией.

Более того, большевики, совершив индустриализацию, подхватили выпавшее знамя модернизационного проекта. Они осуществили модернизацию единственно приемлемым для элиты (уже новой), нежелающей делиться собственностью и властью, способом: установив диктаторский режим.

Рассуждая в сослагательном наклонении можно было бы надеяться, что в случае прихода к власти в 1917 г., например, монархистов, или эсеров, или кого-то еще, жертв этого порядка могло быть поменьше, но в еще большей мере можно было бы и предположить, что тогда вновь не случилось бы и модернизации, что означало безоружную страну накануне Второй мировой войны, сулящее куда более страшные последствия.

Как теперь ответить на вопрос, как нам быть с Октябрьской революцией?

Может быть, подойти к проблеме максимально прагматично, и, говоря современным языком, увидеть в революции полезный бренд нашей истории? Ведь если для судеб самой России ее последствия выглядят не столь однозначными, то в глазах огромного числа людей на земном шаре она, в свое время, предстала символом свободы и справедливости.

В мировой истории вообще было не так много народов, совершивших деяния всемирно-исторического значения, повлиявших на развитие не только их страны, но и других народов. Это – Великие географические открытия, сделанные испанцами и португальцами, промышленная революция в Англии, Великая Французская буржуазная революция, антиколониальная война граждан северо-американских колоний…. Русскому народу в первой половине ХХ века удалось невозможное – сыграть такую выдающуюся роль в истории дважды: стать решающей силой в победе над фашизмом и совершить революцию, которая, дав огромный толчок национально-освободительным движениям в колониально-зависимых странах, изменила мир. Причем идеи справедливости, в том числе и в устройстве мирового порядка, антиколониализм и антиимпериализм, провозглашенные в Октябре 1917 г., и сегодня актуальны для многих народов. В сегодняшних условиях роста антиглобалистских настроений в мире есть ли смысл от этого наследия отказываться?