Исследование социологическими средствами такого сложного явления как коррупция предполагает разработку соответствующей методологии. Как о важным шаге в этом направлении, можно говорить о работе Ю.А. Нисневича, посвященной проблемам классификации коррупции, в которой предлагается, в частности, рассматривать коррупцию, в рамках инструментального подхода, не только как экономическое, но и как политическое явление [Нисневич, 2016: 66].

Под политической коррупцией в этом случае понимается «сопряжение политической деятельности с незаконным финансированием избирательных и иных политических кампаний партий и отдельных политиков, подкупа политиков и избирателей, но прежде всего, в использовании управленческих ресурсов власти для достижения личных или групповых политических целей» [Нисневич, 2016: 66]. Если на этапе завоевания (удержания) власти политическая коррупция, рассматривается как электоральная коррупция, то на стадии использования публичной власти, — как ее приватизация, то есть «как присвоение правящими политическими акторами всех властно-принудительных полномочий и прав публичной власти, полное устранение политической оппозиции» [Нисневич, 2016: 66].

Классификацию коррупции, однако, затрудняют весьма подвижные границы между ее политическими и экономическими формами. Ведь завоевание и последующая приватизация власти посредством коррупционных действий, как правило, выступает лишь инструментом, средством достижения конечной экономической цели – получения экономической выгоды. Не случайно Федеральный закон «О противодействии коррупции» характеризует коррупцию как использование должностного положения «в целях получения выгоды в виде денег, ценностей, иного имущества или услуг имущественного характера, иных имущественных прав для себя или для третьих лиц, либо незаконное предоставление такой выгоды указанному лицу другими физическими лицами» [Федеральный закон «О противодействии коррупции», 2008].

Очевидно, что сама возможность использования служебного положения в целях получения экономической выгоды является функцией от распределения властных полномочий, возникающей в результате политической борьбы, и, если следовать «инструментальной» логике, то подобные действия, также следует отнести к политической коррупции. Но в таком случае, нуждается в уточнении уже второе понятие – «экономическая коррупция». Определить содержание этого понятия тем более важно, что, возможно, это позволит объяснить нормативно-ценностные аспекты отношения населения к коррупции и парадоксы восприятия данного феномена в сознании россиян.

С одной стороны, граждане, безусловно, видят вред, который наносит коррупция. По наблюдениям социологов, на протяжении 2015-2016 гг. коррупция устойчиво занимала одно из первых мест в числе проблем, которые волнуют россиян больше всего [Проблемы регионов…, 2017]. Причем, согласно социологическим опросам, почти семьдесят процентов считают ее уровень в стране «высоким» и «очень высоким» [Коррупция в России…, 2017].

С другой стороны, странным выглядит то, что наряду с этим признанием коррупции как безусловного зла, те же самые граждане отнюдь не столь категоричны, когда речь заходит о конкретных коррупционных ситуациях. Так, опросы Фонда «Общественное мнение» показывают, что 29% россиян без осуждения относятся к тем, кто берет взятки. Тех, кто дает взятки, осуждают 42%, не осуждают 45% наших сограждан. Признали, что сами давали взятку должностному лицу, 23% опрошенных  [Коррупция и взяточничество в России, 2017].

Это неоднозначное отношение населения к коррупционным действиям мы можем проиллюстрировать результатами опроса, который провели июне-сентябре 2014 г. в г. Сургуте (генеральной совокупностью выступали жители г. Сургута старше 18 лет. Объем выборочной совокупности – 600 респондентов. Социологическое исследование осуществлялось методом формализованного  интервью с использованием квотно-вероятностной выборки: пол, возраст, микрорайон проживания) [Уровень коррупции …, 2016].

Отвечая на вопрос анкеты: «Как Вы в принципе относитесь к тому, что для решения своих проблем людям приходится давать взятки?», подавляющее большинство указало на ее разлагающее влияние по отношению к обществу. Тем удивительнее выглядят ответы на вопрос о том, кто именно является инициатором вступления в коррупционные отношения. Из числа общего опрошенных 43% респондентов, так или иначе, участвовали в этих отношениях. Но только 6,6% из них это предложение поступило со стороны тех, кто непосредственно оказывал услугу. В остальных 35,5% случаях инициаторами выступали те, кто сами за этой услугой обращались!

Причем, отвечая на вопрос: «Можно ли было решить проблему, не прибегая к вручению заинтересованному лицу взятки?», значительное число респондентов – две трети, — участвовавших в таких отношениях, заявили, что это было бы вполне возможно, хотя и потребовало бы затрат больших усилий и времени. Аналогичным образом, в ответах на вопрос: «Если для того, чтобы решить Ваши проблемы Вам представится случай расплатиться с людьми, от которых будет зависеть решение Ваших проблем, то, как лично Вы поступите?», основная часть респондентов – 55,1% указала, что «возможно заплатит, в зависимости от обстоятельств», или «заплатит, не задумываясь». Таким образом, если в массовом сознании, манифестируется убежденность в необходимости бороться с таким явлением как коррупция, то на уровне принятия личного решения, судя по ответам респондентов, у части граждан – более чем у половины — подобной готовности к этому этом не наблюдается.

Столь же парадоксальной выглядит ситуация и с мерами противодействия коррупции. Судя по ответам на вопрос: «Если бы Вы располагали сведениями о коррупционных действиях, проинформировали бы Вы соответствующие органы и структуры?», две трети респондентов под разными предлогами уклонились бы этой обязанности. Лишь каждый шестой проинформировал бы об этом случае соответствующие органы, да и то в большинстве случаев анонимно. Что, впрочем, не мешает подавляющему большинству опрошенных выступать за жестокие карательных меры по отношению к коррупционерам.

Эти наблюдения вполне корреспондируются с выводами ведущих отечественных социологов о достаточно толерантном отношении большинства россиян к конкретным коррупционным действиям. В частности, сопоставление данных социологических опросов 2004 г. и 2013 г., «показывает ослабление отрицания коррупции: если в 2004 г. 68 % респондентов утверждали, что никогда не пошли бы на передачу или получение взятки, то в 2013 г. только 54 % их согласились с мнением, что это «никогда не может быть оправдано». Интересно отметить, что доля респондентов, считавших, что «к этому следует относиться снисходительно», даже сократилась (с 9 до 6 %). Одновременно почти удвоилась (с 23 до 40 %) доля тех, кто выбирал ответ «иногда это допустимо» [«Идеальное общество» …, 2016: 307].

На изменение отношения граждан к коррупции не повлияло принятие Национальной стратегии противодействия коррупции и ужесточение государственной антикоррупционной политики. Несмотря на эти меры, «практически по всем профессиональным группам населения (за исключением самозанятых) доля противников взяток убавилась. Интересно, что самый сильный рост терпимости к взяткам наблюдается в группе студентов (доля их противников снизилась на 8%). Учитывая, что именно этот контингент сформирует будущий облик российских граждан, можно говорить о привыкании основной массы населения России к коррупции как к неизбежному «правилу игры» [«Идеальное общество»…, 2016: 307].

Таким образом, наличие коррупции в России – это только полбеды. Вторая половина беды состоит в отсутствии моральной рефлексии по ее поводу в общественном сознании.

Отсюда легко сделать вывод о глубокой моральной деградации россиян, об их беспринципности и двуличии, а всевозможные рейтинги коррупции вообще можно рассматривать как измерение нравственного состояния общества. Вот только подобный вывод не имеет ничего общего с реальностью. На самом деле нравственные качества подавляющего большинства наших граждан, когда речь заходит о семейных, межличностных, гражданских, политических и прочих отношениях, не вызывают особых сомнений и нареканий. Другое дело — экономическое сознание. Здесь, действительно, какой-то провал, своего рода, лакуна «нравственной амнезии».

Конечно, можно попробовать объяснить этот феномен некими исторически сложившихся традициями, порождающими подобные «изъяны» в моральной сфере. Но, как представляется, это упрощенный подход. Более перспективным выглядит уточнение смыслового содержания, которое граждане вкладывают в понимание экономической составляющей коррупции.

Как отмечает Ю.А. Нисневич, истоки нормативно-ценностного подхода к оценке коррупции восходят к Аристотелю, связывавшего это явление с «отклонением от правильных» форм государственного устройства, вследствие того, что «правящие преследуют свои частные интересы … в ущерб общему благу и общественной пользе» [Нисневич, 2016: 66].

Тем не менее, Аристотель отнюдь не ограничивал возможность преследования частных интересов в ущерб общественным использованием только политических инструментов, то есть, говоря современным языком, использованием в корыстных целях  должностного, служебного положения, порождающим «отклонение» от «правильных» форм государственного устройства. Гораздо более важным общественным ресурсом Стагирит называет собственность. Он следующим образом формулирует наилучший способ пользования ею: «… лучше, чтобы собственность была частной, а пользование ею – общим». [Аристотель, 1984: 410]. Именно возможность «обогащаться за счет общественного достояния» выглядит для философа наибольшей угрозой и ведет к вырождению политии в олигархию [Аристотель, 1984: 479].

Таким образом, в самом общем смысле слова, под коррупцией следует понимать использование любого общественного  ресурса в частных интересах. Политическая коррупция связана с присвоением властных ресурсов. В демократическом государстве граждане передают принадлежащие им властные полномочия избранным представителям, а те, если оказываются коррупционерами,  обманным путем используют их для собственного, а не для общественного блага. Но эту трактовку следует распространить не только на власть, но и на другой системообразующий институт общества – собственность. В случае политической коррупции коррупционеры присваивают принадлежащую другим власть. В случае экономической коррупции — присваивают принадлежащую другим собственность.

В современной России подобное присвоение общественной собственности имело место в 1990-е гг. в период приватизации. Это и стало, своего рода, «родовой травмой», надолго ввергшей экономическое сознание общества в состояние аномии.

Впрочем, в  отечественной истории этот случай не единственный. Впервые это произошло в XVIII в., и было связано Жалованной грамотой дворянству Екатерины II. Освобождение дворян от обязательной службы с сохранением земли и привилегий не было понято русским крестьянством, и заложило основы, неоднократно проявлявшегося впоследствии, неуважения и даже презрения к привилегированному сословию. Вторым случаем стало освобождение в 1861 г. крестьян от крепостной зависимости без земли. О том, что крестьянство хорошо понимало суть этого обмана, говорят факты вспыхнувших после царского манифеста бунтов, а также занятие явочным порядком помещичьей земли, как только во время русских революций государственная власть ослабла. Передача общественной собственности в руки немногих в период приватизации конца ХХ века стала третьим случаем, вызвавшим состояние аномии экономического сознания общества.

С одной стороны, в общественном сознании, даже спустя четверть века после этих событий,  господствует убежденность в нелегитимности результатов приватизации. Согласно наблюдениям социологов, «доходы от крупного капитала рассматриваются как несправедливые, поскольку в общественном мнении сам капитал, чаще всего крупный, сомнителен в силу своего происхождения: нелегитимность приватизации, коррупция, использование служебного положения для обогащения» [Хахулина, 2014: 49]. С другой стороны, под влиянием официального дискурса в общественном мнении сложилось достаточно устойчивое представление о необходимости гарантий частной собственности и невозможности деприватизации. Выше отмеченная амбивалентность отношения граждан к коррупции, двойственность смыслов их экономического сознания является результатом этой двусмысленности экономических отношений в российском обществе в целом.

Ложность сознания и ложность слов проистекает из ложности действительности. Выбранный, в начале 1990-х гг., тип приватизации предполагал не «размазывание» собственности в духе «народного капитализма», а ее консолидацию в руках немногих, так называемых, «стратегических собственников» (А.Чубайс), которые должны были обеспечить эффективное использование этой собственности в ходе модернизации страны. Однако вместо ожидаемого инвестирования в экономику, получился вывоз капитала и потребление полученных в ходе приватизации средств для удовлетворения собственных нужд этих «стратегических собственников».

Как объяснить сегодня россиянину, что злоупотребление служебным положением, использование власти в личных целях – это плохо и это коррупция, а использование бывшей общественной собственности в тех же личных целях – это хорошо и правильно? Это известный киногерой мог говорить «здесь помню, здесь не помню». В общественном же сознании, добиться подобной дистилляции крайне затруднительно. Явление коррупции, понимаемое как использование общего ресурса в частных интересах, как возможность «обогащаться за счет общественного достояния», воспринимается гражданами достаточно цельно.

Поэтому это слово выглядит очень емким и в повседневном употреблении. Спросите у любого россиянина, почему, например, в его населенном пункте плохие дороги? Последует уверенный ответ, что это следствие воровства и коррупции чиновников местной мэрии. Вообще-то, плохие дороги, низкое качество медицинского обслуживания, маленькие зарплаты учителей и пр. имеют совсем другую природу. При экономической модели, когда один процент населения контролирует девяносто процентов национального богатства и использует его в целях личного потребления, а не инвестирует в производство, то на дороги, медицину, образование и зарплаты остальному населению средств просто физически не остается. Вот эту всю суть современной российской экономики, не вдаваясь в детали, россиянин и именует коротким и емким словом «коррупция».

Что же касается взяток чиновникам для решения личных проблем, подарки врачам, учителям и пр., то они в представлении людей, в полном смысле слова, коррупцией и не являются. Или, как пояснил один из наших респондентов в ходе вышеупомянутого исследования, — это «явления другого порядка, когда люди, либо вынуждены прибегать к этому по традиции, либо делают это от чистого сердца». Признание в официальном дискурсе легитимности использования полученной в результате приватизации бывшей общественной собственности в частных целях снижает «порог» чувствительности общества к воровству в целом[1].

Нельзя сказать, что проблема легитимации результатов приватизации не замечается политическим классом. В свое время, Г.А.Явлинский отмечал, что «отсутствие у граждан ясного понимания того, кто, в каком объеме и на каком основании имеет право распоряжаться хозяйственными активами в российском обществе, прямо или косвенно блокирует важные инициативы в экономической и социальной политике, а потому препятствует модернизации страны и общества» [Явлинский, 2007: 4].

Однако все предложения по способам этой легитимации, как правило, сводятся к тем или иным формам компенсационных выплат, то есть, к попыткам, так или иначе, «откупиться» от сограждан. Продолжением этого тренда является обсуждение проблемы бедности в современной России и путей преодоления разрыва между бедными и богатыми слоями населения. На самом деле, ни проблема бедности, ни разрыв в доходах между самыми богатыми и самыми бедными, не вызывают у населения такой обеспокоенности, как это принято считать. Большинство граждан прекрасно понимает неизбежность имущественной дифференциации. Актуальным для российского общества выглядит не обсуждение темы арестов нынешних чиновников за мздоимство или правомерность залоговых аукционов четвертьвековой давности, а проблема сегодняшнего использования крупной собственности. Делигитимация собственности имеет место не потому, что она  порождает бедность и социальную дифференциацию, а потому, что не выполняет своей общественной функции – развития общественного производства. Именно в этом и заключается ее коррупционность. Поэтому и пресловутая ответственность бизнеса заключается не в наборе благотворительных акций, а в систематическом развитии производства.

Для поиска решения проблемы, вероятно, в первую очередь, следует классифицировать способы легитимации владения собственностью. Если следовать веберовской логике различения видов легитимности политической власти, то, соответственно, можно назвать и три формы легитимной собственности.

Первая форма такой легитимности – «традиционная». Это накопление и передача собственности по наследству из поколения в поколение. Учитывая, что в России периодически собственность у населения революционным путем изымается и перераспределяется, а последний раз это произошло всего двадцать пять лет назад, маловероятно, что этот способ в настоящее время реалистичен.

Вторая форма легитимации собственности – «харизматическая». Она связана с выдающимися достижениями отдельных людей на том или ином поприще: в науке, искусстве, на производстве, в управлении и т.д. Бесспорно, такой подобный способ обретения собственности санкционируется общественным мнением, но беда в том, что его доля в общем объеме национального богатства ничтожно мала.

Третья форма легитимации собственности – это «рациональный» путь ее использования. Это означает, что основная доля средств, сосредоточенная в руках крупных частных собственников, должна быть направлена на развитие общественного производства. И это единственно возможная сегодня форма легитимации собственности и микширования негативных последствий приватизации.

Конечно, сделать это крайне затруднительно в силу принятой сегодня модели экономического развития страны. Но только тогда, когда, вместо эксклюзивных часов, роскошных дворцов, ночных гонок на машинах, покупок дорогих футболистов и предоставления займов под огромные проценты, собственники явят обществу вложения в общественное производство и его инфраструктуру, тогда, вероятно, слово «коррупция», наконец, перестанет символизировать смысл российской экономики в целом, и займет свое надлежащее место, обозначая лишь то, что еще один киногерой называл «отдельными, маленькими недостатками нашей действительности».

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Федеральный закон «О противодействии коррупции» от 25.12.2008 N 273-ФЗ (действующая редакция, 2016) URL: https://www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_82959/ (дата обращения: 5.01.2017).

Аристотель. Политика. Сочинения: В 4-х т. Т.4. М. Мысль, 1984.  — 830 с.

«Идеальное общество» в мечтах людей в России и в Китае. Отв. ред. М.К. Горшков, П.М. Козырева, Ли Пэйлинь, Н.Е. Тихонова; Институт социологии РАН. М.: Новый хронограф, 2016. —  424 с.

Коррупция в России: мониторинг. URL:  http://wciom.ru/fileadmin/file/reports_conferences/2015/2015-10-26-korrupcia.pdf (дата обращения: 5.01.2017).

Коррупция и взяточничество в России. URL:  http://fom.ru/Bezopasnost-i-pravo/11912(дата обращения: 5.01.2017).

Нисневич Ю.А. Коррупция: инструментальная концептуализация // Социологические исследования. 2016. № 5. С.61-68.

Проблемы регионов: мониторинг. URL:  http://fom.ru/Obraz-zhizni/13059 (дата обращения: 5.01.2017).

Уровень коррупции в общественном мнении сургутян. Отчет по результатам социологического исследования. URL: http://admsurgut.ru/article/18685/32103/Otchet-po-rezultatam-sociologicheskogo-issledovaniya-Uroven-korrupcii-po-predstavleniyam-surgutyan. (дата обращения 28.11.2016).

Хахулина Л.А. Устойчивость массовых представлений о справедливости // Вестник общественного мнения. 2014. № 1-2 (117). С.37-49.

Явлинский Г.А. Необходимость и способы легитимации крупной частной собственности в России: постановка проблемы // Вопросы экономики. 2007. № 9. С. 4–26.

References

1. Aristotle (1984) Politika. Sochinenija [Policy. Writings] v 4 t, T. 1,  Moscow: Mysl’. (In Russ.)

2. Federal’nyj zakon «O protivodejstvii korrupcii»ot 25 dekabrya 2008 g. N 273 – FZ  [The federal law of December 25, 2008 N 273 – FZ «About anti-corruption»]  Available at: https://www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_82959/ (accessed 5.01.17) (In Russ.)

3. Gorshkov M.K., Kozyreva P.M., Peilin Li, Tikhonova N.E. (2016)  «Ideal’noe obshhestvo» v mechtah ljudej v Rossii i v Kitae  [Dreaming an ideal society in Russia and China]. Institute of Sociology Russian Academy of Sciences. Moscow: Novyy Khronograf.  (In Russ.)

4. Javlinskij G.A. Neobhodimost’ i sposoby legitimacii krupnoj chastnoj sobstvennosti v Rossii: postanovka problemy [The need and methods of legitimization of major private property in Russia: problem statement]. Voprosy ekonomiki [Economic issues ]. No. 9: 4 – 26. (In Russ.)

5. Khakhulina L.A. Ustojchivost’ massovyh predstavlenij o spravedlivosti [Stability of social justice perceptions in public opinion]. Vestnik obshhestvennogo mnenija [The Russian Public Opinion Herald]. No. 1-2 (117): 37- 49. (In Russ.)

 6. Korrupcija i vzjatochnichestvo v Rossii [The corruption and bribery in Russia] Available at: http://fom.ru/Bezopasnost-i-pravo/11912  (accessed 5.01.17) (In Russ.)

7. Korrupcija v Rossii: monitoring [The corruption in Russia: monitoring] Available at: http://wciom.ru/fileadmin/file/reports_conferences/2015/2015-10-26-korrupcia.pdf  (accessed 5.01.17) (In Russ.)

8. Nisnevich Ju. A. (2016) Korrupcija: instrumental’naja konceptualizacija [The corruption: instrumental conceptualization]. Sociologicheskie issledovaniya [Sociological Studies]. No. 5: 61-68. (In Russ.)

9. Problemy regionov: monitoring [The regions problems: monitoring] Available at: http://fom.ru/Obraz-zhizni/13059 (accessed 5.01.17) (In Russ.)

10. Uroven’ korrupcii v obshhestvennom mnenii surgutjan. Otchet po rezul’tatam sociologicheskogo issledovanija [The level of corruption in the public opinion of Surgut citizens. Report on the results of sociological research] Available at: http://admsurgut.ru/article/18685/32103/Otchet-po-rezultatam-sociologicheskogo-issledovaniya-Uroven-korrupcii-po-predstavleniyam-surgutyan. (accessed 5.01.17) (In Russ.)